Синухе-египтянин - Страница 122

122

– Оставь наши вещи на судне и скорее купи мне любой дом поблизости от порта в бедной части города, неподалеку оттуда, где стоял дом моего отца до того, как его разобрали. Сделай это быстро, чтобы я уже сегодня мог туда переехать и завтра начать врачевание.

У Каптаха отвисла челюсть, лицо сделалось совершенно пустым – он думал, что мы сначала остановимся в самом лучшем доме для приезжающих, где нас будут обслуживать рабы. Но впервые случилось так, что он не возразил ни слова, а, поглядев на меня, закрыл рот и ушел опустив голову. В тот же вечер я поселился в бывшем доме медника, стоявшем в квартале бедняков, мои вещи перенесли туда с судна, и я расстелил свою циновку на глиняном полу. Перед глинобитными хижинами, как прежде, горели костры, и чад тушеной в жиру рыбы плыл над всем нищим, грязным и больным кварталом; чуть попозже у домов увеселений зажглись лампы, в кабачках, смешиваясь с возгласами пьяных моряков, загремела сирийская музыка, а небо над Фивами окрасилось розоватым отсветом бесчисленных огней центральной части города. Я снова был дома, пройдя множество запутанных дорог и стран в попытках уйти от самого себя.

4

На следующее утро я сказал Каптаху:

– Достань простую, без рисунков и украшений, табличку врачевателя на дверь моего дома и, если кто-нибудь обо мне спросит, не говори о моей славе и званиях, скажи только, что врачеватель Синухе принимает больных, в том числе и бедных, и получает с каждого подарки по его средствам.

– И бедных? – перепросил Каптах, неподдельно ужаснувшись. – Ох, господин мой, уж не заболел ли ты? Может, ты испил болотной воды или тебя ужалил скорпион?

– Делай как я велю, если хочешь остаться со мной, – сказал я. – Но если тебя не устраивает этот скромный дом и если запах бедности терзает твое утончившееся в Сирии обоняние, можешь уходить или оставаться, как пожелаешь. Я думаю, что ты накрал у меня достаточно, чтобы купить себе собственный дом и взять жену, если тебе этого захочется. Я нисколько не возражаю.

– Жену?! – воскликнул Каптах, еще более ужасаясь. – Ты и вправду болен, господин мой, и голова у тебя горячая. Зачем мне жена, которая неволила бы меня и по возвращении из города принюхивалась бы – не пахнет ли от меня вином, а утром, когда я просыпался бы с головной болью, она стояла бы возле меня с палкой в руках и полным ртом брани. Зачем мне в самом деле жениться, когда любая рабыня ублаготворит меня не хуже, но об этом я тебе уже говорил. Нет сомнения, что боги наказали тебя безумием, и меня это вовсе не удивляет, ведь я знаю, что ты думаешь о них, но ты – мой господин, и твой путь – это мой путь, и твое наказание – это мое наказание, хоть я и думал, что дождался наконец покоя и отдыха после всех ужасных мучений, на которые ты меня обрек, не говоря уже о путешествии по морю, о чем я даже вспоминать не хочу. Если ты можешь спать на тростниковой подстилке – и мне ее достаточно, к тому же в этой бедности есть и преимущество: кабачки и дома увеселений – рукой подать отсюда, даже «Крокодилий хвост», о котором я тебе говорил, тоже здесь поблизости. Надеюсь, ты меня простишь, если я сегодня же отправлюсь туда и напьюсь, потому что все это для меня – большое потрясение, и мне нужно как-нибудь встряхнуться. Правда, глядя на тебя, я всегда опасаюсь чего-нибудь плохого, хотя никогда не могу угадать заранее, что ты скажешь или сделаешь, так как ты думаешь и делаешь все не так, как разумные люди, но этого я все-таки от тебя не ожидал. Только безумец прячет драгоценный камень в куче навоза, а ведь ты поступаешь именно так, пряча в мусоре свои знания и умения.

– Каптах, – сказал я, – каждый человек родится на свет голым, и болезнь не различает бедняков и богатых, египтян и сирийцев.

– Наверное, это так, но между подарками, которые они приносят врачевателю, большая разница, – сказал Каптах очень резонно. – Мысль твоя, конечно, красива, и я ничего не имел бы против нее, если бы ей стал следовать кто-то другой, а не ты, раз теперь после всех наших мучений мы могли бы беззаботно прыгать на золотых ветвях. Эта твоя мысль скорее подобает рабу, и тогда она была бы понятна, я и сам в молодости думал иногда так же, пока палка не образумила меня.

– Чтобы для тебя не было больше неожиданностей, – добавил я, – скажу тебе еще, что через какое-то время, если мне попадется брошенный ребенок, я возьму его и выращу как собственного сына.

– Зачем? – растерялся Каптах. – Ведь при храме есть дом для брошенных детей, где некоторых из них обучают на младшего жреца, а других делают скопцами, и в женских покоях фараона или знати им выпадает такая блестящая жизнь, о которой их матери и мечтать не могли. С другой стороны, раз тебе хочется сына, что само по себе понятно, то нет ничего проще, если только тебе по глупости не вздумается разбить горшок с чьей-нибудь чужой женой, от чего могли бы возникнуть одни неприятности. Коли не хочешь покупать себе рабыню, можешь соблазнить какую-нибудь бедную девушку, она будет только рада и благодарна, когда ты потом возьмешь ребенка себе, а ее освободишь от позора. Но от детей много забот и печалей, а радость, которую они приносят, наверное, сильно преувеличена, хотя на этот счет я ничего не могу сказать, поскольку никогда не видел своих детей, хотя у меня есть все основания полагать, что в разных концах света их наберется целая куча. Ты сделал бы умнее, если бы сегодня же купил себе какую-нибудь молодую рабыню, которая и мне помогала бы, а то ноги мои стали плохо бегать, а руки по утрам трясутся после всех пережитых мучений, так что мне уже трудно содержать в порядке дом и готовить пищу, тем более что ночами мне не спится в заботах о помещении твоего золота.

122