Синухе-египтянин - Страница 143

143

Хоремхеб вмешался в разговор и сказал:

– Синухе – искусный целитель, и это так же верно, как то, что моя плетка все еще воняет кошками. Как ты помнишь, он ученик старого Птахора, потом он отточил свое мастерство во многих странах. Ты можешь совершенно спокойно доверить его рукам свой божественный череп, надеюсь, вовремя сделанная операция сохранит для Египта Сирию и страну Куш, может быть, она предотвратит и все те смерти, которые еще вырастут из посева твоих безумных поступков. Я говорю это не как целитель – в этой науке я ничего не понимаю, и даже не как солдат, а просто как египтянин, который любит черную землю и предпочитает видеть сытых детей и смеющихся женщин, а не голод, болезни и смерти.

Но фараон не обиделся на него, он посмотрел на нас обоих с жалостью, ибо знал, что его правда сильнее наших правд. Лицо его просветлело, и он сказал:

– Старый Птахор умер, и Дом Жизни еще никого не назначил на его место. Я отдаю эту должность тебе, Синухе, и начиная со дня Сириуса ты можешь считать своими все доходы и выгоды, связанные с ней, – точнее тебе обо всем этом скажут в Доме Жизни. Но врачеватели Дома Жизни отказываются теперь исцелять болезни ножом, ибо огонь проклятого сверженного бога, которым они привыкли очищать свои ножи и щипцы, погас. Скажи мне, Синухе, разве огонь Атона не так же пригоден для того, чтобы очищать их ножи?

– Огонь – это огонь, – сказал я. – Путешествуя по многим странам, я пользовался то огнем Баала, то огнем Мардука, и ни один больной не пожаловался, что у него из-за этого воспалилась рана. Просто сейчас самый гнилой месяц, и целители, верящие в проклятого Амона, могут воспользоваться этим, пугая народ. Если хочешь, я пойду в Дом Жизни и объясню все его ученикам, мне ведь нечего терять, я всего лишь целитель бедняков, и знания мои не убудут, если имя мое будет стерто из списков Дома Жизни.

– Сделай это, – сказал фараон, обрадовавшись, и коснулся моего плеча длинными пальцами узкой руки, а мне показалось, словно плеча моего коснулся огонь, и я понял, что буду любить его до самого дня смерти, каким бы безумцем он ни был.

– Сделай это, – повторил он, – награда твоя будет велика, и ты будешь сидеть по правую руку от меня.

Я не хотел получать от него подарки, мне просто хотелось вернуть ему хорошее настроение, и я понял, почему все, кто любит его, считают нужным скрывать от него правду, хотя он сам хочет жить только ею.

После этого Хоремхеб увел меня в зал, где собрались гости и где придворные, завидуя друг другу, состязались за лучшие места за столом – каждый хотел сидеть возле фараона. Вместе с Хоремхебом мы оказались ближе всех к царственной семье, меня посадили по правую руку от фараона, и я с удивлением заметил, что жрец Эйе тоже причислен к его семье, но потом вспомнил, что его дочь Нефертити стала Божественной супругой Эхнатона после смерти маленькой принцессы из Митанни, которая умерла вскоре по прибытии в Египет.

Забыв о еде и вине, я разглядывал царский стол, за которым фараон Эхнатон сиял своей неземной правдой, я дивился тому, сколько страшных тайн скрывается за безмятежными лбами пирующих. Мать фараона Тейе постарела и растолстела, негритянские черты ее лица проступили еще явственнее, и я подумал – не исходит ли уверенность фараона в равноценности всех народов и цветов кожи из сердца его матери. Принцесса Бакетамон, подражая фараону, изменила свое имя на Бакетатон, лицо ее было красиво и раскрашено, как у статуи, но рядом с фараоном сидела царица Нефертити, и увидев ее, я понял, почему фараон, минуя свою сестру, возвысил Нефертити, сделав ее своей Божественной супругой. Она родила фараону уже двух дочерей, но никаких следов этого не осталось в ее фигуре, у нее была стать зрелой женщины, и, подобно другим придворным дамам, она не боялась обнажить свой живот. Поэты воспели ее лицо, пользуясь множествоми сравнений, поэтому мне остается только сказать, что на ней не было ни одного украшения, и даже без них она было самой высокородной и красивой из всех виденных мною женщин, ее лицо на тонкой упругой шее было изящным и прекрасным, высокая корона не пригибала голову, подчеркивая ее безупречную форму. Но глаза Нефертити были холодны, а слабая улыбка редко пробегала по ее тонким красивым губам. Ее глаза были такими же ледяными, как глаза Нефернефернефер, и в них нельзя было прочесть тайн ее сердца.

Фараон Эхнатон ел с золотой тарелки молочную кашу, а на черенке его золотой ложки ювелир изобразил нежную головку антилопы. Покончив с кашей, Эхнатон отломил кусочек сухого хлеба и съел его, запивая не вином, а чистой водой из золотой чаши. Насытившись, он сказал громко, и лицо его при этом было ясным и страстным:

– Расскажите всему народу, что фараон Эхнатон живет правдой и что пища его – хлеб, вода и каша – не отличается от пищи самого бедного землепашца.

Потом он стал превозносить зерно и воду, на которых лежало благословение Атона. Те, кто хотел заслужить одобрение фараона, отказывались от предлагаемого им жаркого из тростниковых голубей, от гуся по-фивански и от медовых печений, но удовольствуясь хлебом и водой, они остались голодными, ибо праздничная трапеза длилась долго, гостям предлагали двенадцать перемен мяса, восемь перемен печений и разное мороженое. По загорелым лицам, рукам и ногам многих гостей было видно, что эти люди из простого народа, возвышенные фараоном и назначенные им советниками по разным вопросам государства. Я не сомневался в их мудрости и знаниях, ибо у многих из них были умные глаза и красивые лбы, но они напрасно постились из почтения к фараону, тогда как остальные придворные без стеснения ели все, что им предлагалось, и пили вино, становясь веселыми и говорливыми.

143