Синухе-египтянин - Страница 205

205

Я по-прежнему не был склонен пускаться в рассуждения о премудростях врачебной науки, ибо не мог уврачевать его невежество в этих делах. Поэтому я только повторил свой вопрос:

– Так ты выбрал ему преемника, жрец Эйе?

Он пришел в сильное беспокойство, воздел, защищаясь, руки и поспешно ответил:

– Да минует меня сие! Я не предатель царства, я верен царю – ты знаешь! И если я порой советусь с жрецами, то только для его блага и для укрепления его могущества. Но у мудрого в колчане много стрел, ибо нельзя положиться лишь на одну-единственную. Вот почему я, пожалуй, невзначай укажу тебе, что Сакара еще мальчик, а Великая царственная супруга Тейя все еще восседает по ночам на царском троне и носит на своем лице накладную царскую бородку. А я, как тебе известно, отец Нефертити, и моя кровь, стала быть, не чужая в палатах властителя. Больше я ничего не скажу об этом, довольно и того, что я сказал и что может послужить тебе на пользу. Ибо, как я слышал, у тебя близкие и дружеские отношения с этим тщеславным спесивцем, с Хоремхебом. Но ведь он удерживается только на остриях копий, а такое седалище чрезвычайно неудобно, и с него легко вдруг слететь, по пути размозжив себе голову о камень. Только царская кровь может восседать на двойном троне, и она пребывает в Золотом дворце священной из века в век, увенчанная двойным венцом. И эта кровь может править в обличьи царицы, если у фараона нет сыновей.

Я ужаснулся его словам и спросил:

– Не хочешь ли ты сказать, что Хоремхеб, мой друг Хоремхеб, с вожделением устремил свой взор на красный и белый венцы?! Это безумная мысль, и тебя, должно быть, укусила бешеная собака, раз ты такое говоришь! Ты ведь сам знаешь, что он рожден на навозе и пришел в Золотой дворец в сером рубище на плечах!

Но Эйе смотрел на меня, и его темное отекшее лицо было угрюмо, а запавшие глаза под широкими бровями глядели недоверчиво, когда он ответил:

– Кто прочтет в сердце человека? Жажда власти – самая великая страсть в нем. Но если он осмелится возмечтать о ней, я быстро сброшу его с высот на землю!

Он отпустил меня, и в моей голове тотчас словно пчелы начали роиться и путаться мысли, и я забыл, что мне нужно оглядываться по сторонам, и шел по переходам, не замечая ничего вокруг, потому что слова Эйе о царской крови жгли огнем мое сердце. В царице Нефертити этой крови не было, однако если фараон Эхнатон умрет, она будет править, пока ее дочь Меритатон не достигнет полного возраста, а Сакара сможет царствовать лишь как ее супруг. Кроме Меритатон, царская кровь текла в жилах других дочерей Эхнатона и в жилах его сестры Бакетатон; по мужской же линии не было никого, кто мог бы сравниться с фараоном чистотой своей крови, об этом позаботилась царица-мать Тейе со своим мерзким и преступным колдовством. Но никто не знал, что, быть может, во мне текла царская кровь – кровь великого фараона и митаннийской царевны. И если только священная кровь дает право на престол фараонов, то, быть может, у меня единственного и было это право на царский престол и красно-белый венец, хотя никто об этом не догадывался.

Но сама эта мысль заставила мое сердце задрожать: мою робкую душу ужасала власть, ибо я видел, каковы ее посевы и всходы, и для меня не было ничего более пугающего, чем бремя ответственности, лежащее на троне и венце, и непостижимо, как человек может по собственной воле добиваться этой ответственности. Поэтому я посчитал предположения Эйе о тайных помыслах Хоремхеба пустыми и безрассудными и возблагодарил в душе судьбу, отправившую меня в ночь моего рождения в тростниковой лодочке вниз по реке к бедному городскому кварталу, возблагодарил темные пальцы царицы Тейи, связавшие тростник и избавившие меня от тяжести венца и всякой ответственности. Но столь неразумно и непоследовательно сердце человека, что, как ни убеждали его доводы рассудка, оно страдало и было уязвлено несправедливостью, хотя разум твердил, что эта несправедливость – благо для меня, мое сердце не годилось для властителя, это было сердце смиренного человека.

Так, блуждая по дворцовым переходам и ничего не видя вокруг, ибо голова моя была занята этими путанными и горестными переживаниями, я, несмотря на все свое желание избежать этой встречи, угодил прямо в объятия Мехунефер, Хранительницы игольницы: видно, какая-то сокровенная мысль, не считаясь с моей волей, вела меня и привела к Мехунефер – ведь часто человек сам не отдает себе отчет, куда ведут его ноги. Так или иначе, но перетрусил я изрядно, увидев ее густо намалеванное лицо с маленькими черными глазками и заслышав перестук бесчисленных украшений на ее шее и запястьях, живо напомнивший мне треск боевой колесницы и удары щитов, когда я бежал по песку пустыни, привязанный к повозке одного из воинов Азиру. Однако Мехунефер, увидев меня, испугалась еще больше и, схватив меня за руку, потащила в укромное место за колоннами, несмотря на мое яростное сопротивление. Очутившись там, она принялась гладить мои щеки, а потом, боязливо оглядевшись, сказала:

– Синухе, Синухе, мой голубок и мой верный бык, ты все-таки приехал за мной! Ах, уверяю тебя, не было бы ничего дурного, если бы ты стал тогда моим другом! Чтобы сказать это, я последовала за тобой в Ахетатон, но твои слуги дерзко вели себя со мной и доставили меня обратно на корабль. Когда же я спрыгнула в воду, чтобы вернуться на берег, они погнали меня обратно и толкали в воде шестами, так что я чуть не утонула и мне пришлось плыть к кораблю, где гребцы веслами втащили меня наверх, что было для меня великим срамом. Но я, конечно, не корю тебя за это, Синухе, я уверена, что тут нет твоей вины, но виною всему бестолковость твоих слуг. Затем я узнала, что ты отбыл из Ахетатона в Сирию с опасным поручением и стяжал этой поездкой великую славу. И я, право, не знаю, Синухе, как смогу рассказать тебе все, потому что боюсь ранить твое сердце!

205