Синухе-египтянин - Страница 271

271

– Я – царевна Бакетамон, и я охотно посмотрю на того, кто осмелится быть моим судьей, – ведь в моих жилах течет священная кровь и я наследница царской власти! Впрочем, я не стану наказывать вас за ваше невежество и с удовольствием развлекусь в вами тоже, ибо вы отменно сильны и привлекательны. Но за это каждому из вас придется принести мне по камню, и пусть вы принесете их от дома судьи или из храма, и чем больших размеров будут эти камни, тем больше удовольствия я вам доставлю – я сдержу свое обещание и постараюсь ублажить вас наилучшим образом, а в этом деле я стала весьма искусна!

Стражники посмотрели на нее, и общее фиванское безумие захватило их тоже: они отправились к дому судьи, и копьями выломали каменные ступени дома, и вывернули плиты в мощеном дворе Амонова храма, и притащили добычу к царевне. Та сдержала свое обещание и щедро вознаградила их. И должен сказать к ее чести, что во всю эту пору собирания камней она никогда не вела себя развязно, но всякий раз, восстав от развлечений, она скромно закутывалась в свое одеяние, опускала глаза и никому не позволяла дотронуться до себя. Однако после истории с воинами ей пришлось собирать камни негласно, укрывшись за стенами увеселительных заведений: она побывала во многих таких домах в бедных кварталах и от каждого гостя, желавшего развлечься с нею, просила лишь по камню для оплаты развлечений, так что хозяева заведения изрядно нажились благодаря ей и с превеликой охотой принимали ее, но она, дабы не привлекать внимания стражников и избежать стечения толпы, всякий следующий день шла в новое место.

К тому времени уже все знали, чем она занимается, и придворные норовили лишний раз прогуляться по саду, чтобы взглянуть на беседку, которую возводил строитель царских конюшен из добываемых царевной камней. И, видя высоту стен и число мелких камешков и крупных глыб, уложенных рядами, придворные дамы прижимали ладошки к губам и вскрикивали от смущения. Но самой царевне никто не осмеливался сказать ни слова, и никто не дерзнул остеречь ее, а Эйе, прослышавший о ее поведении и могущий, наверное, своей царской властью обуздать ее, только возрадовался в своем старческом слабоумии, ибо подобное служило к уязвлению и ущербу Хоремхеба, а Эйе радовался всему, что было во вред Хоремхебу.

А Хоремхеб воевал в Сирии. Он отобрал у хеттов Сидон, Смирну и Библ и слал в Египет богатую добычу и рабов, а своей супруге отправлял роскошные подарки. Все в Фивах уже знали о том, что происходит в Золотом дворце, но не нашлось ни одного смельчака, который отважился бы донести Хоремхебу о поведении его жены, а его собственные люди, которых он разместил на высоких придворных должностях, закрывали глаза на дела Бакетамон, говоря друг другу:

– Это семейные раздоры, и человеку лучше положить руку между жерновов, чем вмешиваться между мужем и женой, ибо тот, кто так поступает, настраивает против себя обоих.

Вот почему Хоремхебу ничего не было известно о происходящем в Фивах в то время, как он вел войну, и я думаю, что это было на благо Египту, ибо, узнай Хоремхеб о поведении Бакетамон, его душевное равновесие было бы нарушено во вред его ратному делу.

5

Я довольно уже поведал о том, что происходило с другими в дни правления Эйе, а о себе не говорил. Причина однако проста: мне почти нечего рассказать о себе. Река моей жизни не бурлила больше, она текла размеренно и спокойно, пока наконец не превратилась в стоячие воды. Год за годом я жил окруженный заботами Мути в бывшем доме плавильщика меди, который Мути отстроила заново после пожара. Мои ноги устали шагать по пыльным дорогам земли, глаза устали смотреть на беспорядок, царящий в этом мире, и сердце устало от тщеты всего, что происходило. Вот почему я пребывал в своем доме и затворился в нем, не принимая больше больных, и только иногда врачевал какие-нибудь хвори моих соседей, да еще изредка лечил бедняков, которым нечем было заплатить за свое лечение другим целителям. Я велел выкопать новый пруд у себя во дворе, запустил в него пестроцветных рыбок и долгие дни просиживал под сенью смоковницы в своем саду, глядя на неспешно плавающих в прохладной воде рыбок, в то время как на улице перед моим домом ревели ослы и возились в пыли маленькие дети. Почерневшая от огня смоковница со временем снова покрылась листвой; Мути хорошо ухаживала за мной, готовила мне вкусные кушанья, поила меня недурным вином, когда мне того хотелось, и следила, чтобы я достаточно спал и не перетруждал свое тело.

Но пища потеряла вкус для моей гортани, а вино не приносило больше радости: вместе с ним в вечерней прохладе приходили ко мне все мои злые дела – и мертвое лицо фараона Эхнатона, и юное лицо царевича Супатту являлись предо мной с выпитым вином в прохладных вечерних сумерках. И я не хотел больше исцелять людей своими руками, потому что на моих руках лежало проклятье и они несли одну смерть, хоть я и желал делать ими добро. Вот почему я сидел и смотрел на рыбок в своем пруду и завидовал им – чья кровь была холодна и вожделенья умеренны, им, которые весь свой век плавали в воде, не вдыхая жаркий воздух земли.

Сидя в своем саду и глядя на рыбок, я вел разговор со своим сердцем, говоря ему:

«Успокойся, глупое сердце, ты не виновато в том, что все творящееся на земле бессмысленно, что добро и зло ничего не значат и что корысть, ненависть и похоть правят в мире. И ты, Синухе, не виноват, ибо человек всегда остается самим собой и не может измениться. Идут годы, люди рождаются, и люди умирают, и их жизнь подобна жаркому вздоху. Живя, они не бывают счастливы, они счастливы только в смерти. И вот поэтому нет ничего более суетного, чем жизнь человека, и в этом не твоя вина, человек остается неизменным от века и до века. Напрасно ты погрузишь его в реку времени – сердце его не переменится, и он поднимется из потока таким же, каким вступил в него. Напрасно ты будешь испытывать его войною и бедствиями, чумой и пожарами, богами и копьями – от таких испытаний человек только ожесточается, становясь хуже крокодила, и тогда одни мертвецы бывают добры.»

271