Синухе-египтянин - Страница 71

– У меня разлилась желчь от всего этого пустого шума и гама, который ты поднял своим приходом, а повелитель всех четырех сторон света спрашивает, что это за человек, который является, когда угодно ему, а не тогда, когда этого хочет царь, да еще является с таким грохотом и гвалтом?

Я отвечал ему:

– Старый человек! Твои слова для моих ушей подобны жужжанию мухи, но я все-таки спрошу тебя, кто ты, осмеливающийся так со мной говорить?

– Я личный врачеватель повелителя четырех сторон света, – прошипел он злобно, – и главный среди его врачей, а что ты за проходимец, являющийся со своими фокусами выманивать золото и серебро у царя? Но знай, что, если царь в щедрости своей даст тебе клейменного серебра или золота, половину ты должен отдать мне.

– Твоя желчь меня не трогает, – сказал я ему, – и лучше бы тебе поговорить с моим слугой, ибо это его дело – отгонять от меня попрошаек и вымогателей. Но я все-таки хочу быть тебе другом, поскольку ты старый человек и плохо соображаешь. В знак этого дарю тебе свои золотые браслеты с запястий, чтобы ты знал: серебро и золото для меня что пыль под ногами и я прибыл сюда не за золотом, а за знаниями.

Я отдал ему золотые браслеты с запястий, и он так растерялся, что не нашел слов для ответа. Поэтому он разрешил Каптаху сопровождать меня и отвел нас к царю.

Царь Буррабуриаш сидел на мягких подушках в просторной комнате, стены которой сверкали разноцветными плитками. Это был изнеженный мальчик, он сидел, подперев щеку рукой, а у ног его лежал лев, громко зарычавший при нашем появлении. Старик бросился на живот, обтирая пол перед царем собственными губами. Каптах последовал его примеру, но, услышав львиный рык, векочил, как лягушка на все четыре конечности, и так закричал от страха, что царь расхохотался, откинулся на подушки и стал кататься, задыхаясь от смеха. А Каптах рассердился и сказал:

– Уведите этого ужасного зверя, пока он меня не укусил, ибо я еще никогда в жизни не видел более страшного существа, а рев его подобен грохоту военных колесниц на фиванском рынке, когда пьяная охрана едет после праздника на ученья, – с этими словами он сел на пол и закрылся руками, а лев тоже сел, громко зевнул и закрыл рот, так что зубы его щелкнули подобно храмовой шкатулке, поглотившей вдовье приношение.

Царь задыхался от смеха, из глаз его текли слезы, но потом он вспомнил о своей зубной боли, нахмурился, заохал и снова схватился за щеку, которую так раздуло, что она наполовину закрыла глаз. Старик поглядел на него и торопливо сказал:

– Вот он – упрямый египтянин, который не явился, когда ты ему повелел. Подай только знак, и я велю воинам проткнуть его печень.

Но царь, пнув его ногой, отвечал:

– Сейчас некогда говорить глупости, пусть он скорее меня вылечит, ибо я терплю невыносимые боли и боюсь, что умру, потому что не спал уже несколько ночей и ничего не могу есть, кроме горячего бульона.

– Повелитель всех четырех сторон света, – плаксиво заговорил старик, бухнувшись лбом об пол, – мы сделали все, чтобы тебя вылечить, мы приносили в жертву челюсти и зубы, чтобы изгнать злого духа, который вселился в твой рот, мы били в барабаны, дули в трубы и плясали, одевшись в красные одежды, чтобы испугать его, но больше мы ничего не могли сделать, ибо ты не позволил нам тронуть твой подбородок, чтобы излечить тебя. Я не верю, чтобы этот грязный чужестранец мог сделать что-нибудь лучше нас.

– Я – Синухе, египтянин, Тот, который одинок, Сын дикого мула, – заговорил я, – и мне незачем подвергать тебя осмотру, чтобы понять, что твой коренной зуб заставил вздуться твою щеку, раз ты не позволил вовремя почистить его или удалить, как тебе, наверное, предлагал твой врачеватель. Такая болезнь – это болезнь ребенка, а не повелителя четырех сторон света, перед которым дрожат народы и даже лев склоняет голову, как я сам это вижу. Но я знаю, что боль твоя велика, и поэтому хочу тебе помочь.

Царь, держась за щеку, сказал:

– Твои речи дерзки, и, будь я здоров, я, наверное, повелел бы вырвать твой наглый язык и проткнуть твою печень, но теперь у меня нет на это времени, так что вылечи меня скорее и получишь хорошую награду. Но если ты причинишь мне боль, я повелю немедленно тебя убить.

Я отвечал ему:

– Будь по-твоему. Меня защищает маленький, но очень сильный бог, по желанию которого я не пришел вчера, ибо вчера это было бы напрасно. А теперь я вижу, что нарыв твой созрел, его уже можно проткнуть, и, если хочешь, я это сделаю, но от боли человека не могут оградить даже боги. Я обещаю врачевать со всей осторожностью и ручаюсь, что тебе станет гораздо легче, а скоро ты даже не вспомнишь о боли.

Подперев щеку рукой и хмуро меня разглядывая, царь задумался. Если бы не зубная боль, он был бы красивым отроком, хотя и очень самонадеянным, и я почувствовал к нему любовь. Он понял это по моему взгляду и наконец сердито сказал:

– Делай быстрее что знаешь.

Старик стал плакаться и биться лбом об пол, но я, не обращая на него внимания, велел нагреть вина, смешал его с притупляющим снадобьем и дал царю выпить. Немного погодя, он повеселел и сказал:

– Боль проходит, не прикасайся ко мне больше.

Но моя воля была сильнее его воли, я заставил его открыть рот, крепко зажал его голову под мышкой и вскрыл нарыв ножом, очищенным в огне, который Каптах захватил с собой. Правда, это не был священный огонь Амона, которому Каптах по небрежности дал погаснуть во время путешествия по реке, этот огонь он раздул в «Беседке Иштар», пользуясь огненным сверлом и веря в своем безумии, что скарабей не менее могущественен, чем Амон.