Синухе-египтянин - Страница 88

Она подняла голову, отерла слезы и сердито сказала:

– Я не боюсь ни боли, ни страданий и плачу не из-за тебя, я оплакиваю свою судьбу, которая разлучила меня с моим богом и сделала слабой, словно мокрая тряпка, так что от взгляда глупого мужчины у меня подгибаются колени, словно они из теста, – говоря это, она упрямо смотрела мимо меня и стряхивала слезы с ресниц.

Я взял ее за руки, и она их не отняла, а повернулась ко мне и продолжала:

– Синухе-египтянин, ты, наверное, считаешь меня очень неблагодарной и противной, но я ничего не могу поделать, ибо не узнаю себя. Я с удовольствием рассказала бы тебе о своем боге, чтобы ты понял меня, но рассказывать о нем непосвященным нельзя. Могу лишь сказать, что это морской бог, он живет в темных чертогах, вырубленных в скале, и никто из тех, кто вступил в эти чертоги, не возвращался оттуда, оставаясь у него навечно. Кое-кто говорит, что он похож на быка, хотя живет в море, и поэтому нас, посвященных ему, учат танцевать перед быками. Говорят также, что он похож на человека с бычьей головой хотя, побывав в нескольких странах и погостив в больших городах, я думаю, что это сказка.

Знаю только, что каждый год из числа посвященных ему отбираются по жребию двенадцать девушек и юношей, которые в ночь полнолуния по очереди входят в его владения, и никто не радуется больше тех, на кого пал жребий. Мне он тоже выпал, но не успел настать мой срок, как судно, на котором я плыла, затонуло, торговцы похитили меня и продали на невольничьем рынке в Вавилоне – я тебе об этом рассказывала. Всю свою юность я промечтала о просторных залах бога, о его ложе и о вечной жизни с ним. Хотя, прожив у него месяц, избранница может при желании вернуться, никто еще никогда не возвращался из его чертогов, видно, тому, кто повстречался с богом, жизнь не может предложить ничего лучшего.

Пока она говорила, солнце зашло за тучу, меня охватила дрожь, и все в моей душе преисполнилось смертной тоски, ибо я понял, что Минея – не для меня. Ее сказка была той же самой, которую жрецы рассказывают во всех странах, но она в нее верила, и это навеки отделяло ее от меня. Поэтому я не стал больше смущать и огорчать ее тщетными словами, а принялся согревать ее руки в своих и сказал:

– Я понимаю, что ты хочешь вернуться к этому богу, и отвезу тебя через море обратно на Крит, ибо ты, очевидно, родом оттуда. Я догадывался об этом уже тогда, когда ты говорила о быках, а после того, как ты рассказала о боге, живущем в темных чертогах, окончательно убедился в этом – мне о нем рассказывали торговцы и мореплаватели в Симире, но я тогда им не верил. Они, правда, говорили, что жрецы убивают тех, кто пытается вернуться из божьих чертогов, чтобы никто не узнал, каков он, этот морской бог. Но это, конечно, выдумки моряков и низкородных людей, и ты, как посвященная, знаешь все лучше.

– Я должна вернуться, – сказала она с мольбой. – Нигде на земле я не знала бы покоя, ибо выросла в храмах этого бога. Но знай, Синухе, что, несмотря ни на что, я радуюсь каждому дню, который могу провести с тобой, и каждому мгновению, когда еще вижу тебя. Не потому, что ты спас меня, а потому, что нет для меня никого, равного тебе, и я не так уже хочу попасть во дворец своего божества, как раньше, а отправляюсь к нему с тоской на сердце. Если мне будет позволено, я через положенное время вернусь к тебе, хотя и не верю в это, поскольку никто оттуда не возвращался. Но у нас мало времени, и, как ты сказал, завтрашний день никому не ведом. Поэтому давай радоваться, Синухе, каждому дню, радоваться пролетающим над нами уткам, которые машут крыльями, радоваться реке и камышам, яствам и напиткам, не думая о том, что неизбежно. Так будет лучше.

Будь я другим человеком, я принудил бы ее, взял силой, увез в свою страну и прожил с ней все дни своей жизни. Но я понимал, что она говорит правду, и что, обманув своего бога, ради которого жила и росла, она не знала бы ни одного спокойного дня, и наступил бы день, когда она прокляла бы меня и сбежала. Так велика сила богов, если человек в них верит, но по отношению к тем, кто в них не верит, боги бессильны. Поэтому я думал, что она может и вправду умереть, если я возьму ее, ибо в Доме Жизни я видел, как люди безо всякой видимой причины или болезни чахли и умирали только потому, что считали себя провинившимися перед богом, в которого верили.

Все это было, наверное, начертано на звездах еще до дня моего рождения, и я не мог ничего изменить. Поэтому мы ели и пили в лодке, спрятавшись в камышах, и не думали о грядущем. Минея склонила голову, задевая своими волосами мое лицо, и улыбалась, а испив вина, коснулась моих губ, и боль, сжавшая при этом мое сердце, была сладкой болью, может быть даже более сладкой, чем обладание ею, но об этом я тогда не думал.

2

К вечеру Каптах, спавший под навесом в лодке, проснулся, скинул с себя ковер, протер глаза, зевнул и объявил:

– Хвала скарабею и незабвенному Амону, голова моя уже не звенит, как наковальня в кузнице, я чувствую себя снова в ладу с миром, только бы чего-нибудь поесть, а то мне кажется, что у меня в животе беснуется несколько давно не кормленных львов.

Не спрашивая разрешения, он присоединился к нашей трапезе и стал с хрустом пожирать испеченную в глине дичь, сплевывая косточки через борт в воду.

Вид Каптаха заставил меня снова вспомнить о нашем положении, и я накинулся на него:

– Ах ты, пьяный нетопырь, вместо того чтобы помочь нам советами, как избежать беды – ведь мы все трое можем повиснуть на стене вниз головой, ты напился и уснул, как свинья в грязи. Говори сейчас же, что нам делать, ибо царские слуги уже, наверное, гонятся за нами в лодках, чтобы убить.