Синухе-египтянин - Страница 112

К оглавлению

112

Но Каптах отвечал на это:

– По правде говоря, господин мой, мне тоже так надоело видеть твое пьянство и безобразие, что я сам потерял вкус к вину, чему я раньше никогда бы не поверил, даже пиво не хочу тянуть через камышовую трубочку. Кто умер – тот умер и не вернется, и нам, по-моему, лучше уехать отсюда как можно дальше. Золото, серебро и все, что ты получил во время своих путешествий, ты повыбрасывал из окон в сточные канавы и вряд ли еще сможешь кого-нибудь исцелить, ведь руки твои так дрожат, что ты даже кувшин с вином удержать в них не можешь. Должен сознаться – сначала я был рад, что ты пьешь, думая, что вино тебя успокоит, и даже уговаривал тебя пить, распечатывая кувшин за кувшином. Я сам тоже пил и похвалялся, говоря другим: «Посмотрите, какой у меня хозяин! Он пьет как бегемот и без колебаний топит в вине золото и серебро, предаваясь веселью». Но теперь я уже не похваляюсь, а стыжусь за своего хозяина, ибо все имеет предел, а ты, по-моему, ни в чем не знаешь меры. Я не стал бы осуждать человека, который напивается до беспамятства и дерется на улицах, зарабатывая шишки и просыпаясь в доме увеселений, ибо этот разумный обычай очень помогает облегчить разные печали, я и сам часто так поступал, но похмелье надо разумно лечить пивом и соленой рыбой и снова возвращаться к работе, как это предписывают боги и требуют людские законы. А ты пьешь так, точно каждый день – последний, и, боюсь, действительно допьешься до смерти, так, по-моему, уж лучше утопиться в чане с вином – это быстрее, приятнее и, по крайней мере, не позорно.

Я думал над тем, что он сказал, и рассматривал свои руки, которые были прежде руками целителя, а теперь дрожали помимо моей воли. Я думал и обо всех тех знаниях, которые накопил во многих странах, и понял, что излишествовать в горе и в радости такое же безумие, как излишествовать в еде и питье. Поэтому я сказал Каптаху:

– Пусть будет по-твоему, но знай, что все, что ты мне сказал, я отлично и сам понимаю, и слова твои не влияют на мое решение, они как надоедливые мухи для моих ушей. Но я сейчас же прекращаю пить и до поры до времени не открою ни одного винного кувшина. Я разобрался в себе и решил уехать с Крита, мы возвращаемся в Симиру.

Услышав это, Каптах засмеялся от радости и, по обычаю рабов, стал подпрыгивать, но я продолжал:

– Это путешествие было для меня очень полезно, ибо здесь, на морском острове, я окончательно свел счеты с богами, я им больше ничего не должен, как и они мне, но я не могу сказать об этом открыто, потому что люди возмутились бы и сочли мои слова оскорбительными. Пусть каждый верит во что хочет, я не стану больше вмешиваться в дела богов – ни египетских, ни критских, ни вавилонских, ни даже хеттских, хотя хетты, по-моему, еще многое сообщат другим народам о могуществе богов и их намерениях. Сам я отправлюсь в Симиру и пойду по первым попавшимся дорогам, не раздумывая о том, куда они приведут. Может быть, жизнь все-таки лучше смерти и живой человек важнее мертвого бога, хотя, не испытав смерти, я не могу с уверенностью этого сказать, но вряд ли она хуже отчаянного двухнедельного пьянства, так что, может быть, я уже отчасти познал смерть. Так поспеши же взять нам места на корабле, собери оставшиеся вещи и помоги мне сесть на судно, я еще не вполне надеюсь на свои ноги, они словно чужие, и если одна направляется в одну сторону, то другая тянет в другую.

Прежде чем он ушел, я сказал ему еще:

– Я поеду только при одном условии: ты никогда не произнесешь при мне имени Минеи, ибо оно забыто и зачеркнуто, будто его никогда и не было. Я не требую у тебя на этот счет никаких обещаний и клятв – они ведь подобны жужжанию мухи, но предупреждаю: если ты произнесешь это имя хоть однажды, я продам тебя на мельницы с жерновами или на медные рудники и объявлю, что ты беглый раб, чтобы тебе отрезали нос и уши. Запомни это крепко, ибо более твердых обещаний я еще никогда не давал.

Каптах ничего не сказал на это, он просто молча ушел, и в тот же день мы сели на корабль. Гребцы опустили весла в воду и вывезли судно из гавани мимо десятков и сотен кораблей и критских военных судов, у которых борта были обшиты медью. Когда мы вышли из гавани и гребцы положили весла, капитан принес жертвы сначала морскому божеству, потом корабельным богам и велел поднять паруса. Судно накренилось и волны с грохотом ударили о борт. Мы направлялись к берегам Сирии и подобно синей туче, тени или сну, Крит растаял позади, и нас окружил волнистый простор моря.

Свиток девятый
КРОКОДИЛИЙ ХВОСТ

1

Когда, объездив разные страны и повидав много доброго и злого, я через три года возвращался в Сирию, юность моя уже прошла. Морской воздух выдул из моей головы винные пары, возвратил глазам моим зоркость, а членам – силу, так что я ел и пил наравне со всеми, хотя говорил уже меньше других и чувствовал себя более одиноким, чем раньше. Правда, так уж, видно, предопределено, что в зрелом возрасте человек вообще становится более одинок, я же, принесенный тростниковой лодкой на берег Нила, был одиноким чужеземцем с детства, и мне не приходилось привыкать к одиночеству, подобно многим другим, оно было для меня как дом и ложе для ночного путника.

Я стоял рядом с корабельной рострой в окружении зеленых морских волн, ветер уносил все пустые мысли, и мне мерещились вдали глаза, подобные отражению луны в воде, до слуха моего доносился отдаленный шаловливый смех Минеи и виделась юная, гибкая, как расцветающий камыш, фигурка в легком платье, танцующая на глинобитных токах вдоль дорог Вавилонии. Ее образ не вызывал во мне больше ни боли, ни страдания, он жил в моих воспоминаниях подобно нежной печали, которую человек ощущает после ночного сновидения, более прекрасного, чем жизнь. Думая о ней, я радовался тому, что она повстречалась мне, ни одно мгновенье, прожитое с ней, не казалось мне утраченным, и жизнь моя была бы неполной, если бы я не узнал ее. Ростра с женским лицом была вырезана из раскрашенного холодного дерева, и, стоя рядом с ней на ветру, я ощущал в себе суровое мужество и знал, что буду еще веселиться со многими женщинами, ибо человеку тяжело проводить ночи в одиночестве. Но я знал также, что все эти женщины станут казаться мне холодным раскрашенным деревом и, обнимая их во тьме, я буду искать только Минею, только лунный блеск ее глаз, тепло тоненького тела, кипарисовый аромат ее кожи. Так я прощался с Минеей, стоя рядом с ростральной фигурой.

112