Синухе-египтянин - Страница 210

210

Хочу, однако, заметить в ее оправдание, что за все предшествовавшие годы, никто не мог сказать о ней худого слова или рассказать какой-нибудь сплетни: она была преданной женой и окружала фараона Эхнатона любовью и нежностью, защищала в его безумии и верила его видениям. Поэтому многие дивились внезапной перемене, происшедшей с ней, и видели в этом действие проклятия, лежащего на Ахетатоне подобно смертной тени. Глубина падения царицы была столь велика, что, как говорили, она унизилась до развлечений со слугами, сарданами и даже с могильщиками, хотя в это я поверить не могу: люди, как только у них появляется повод для сплетен, охотно преувеличивают и раздувают действительные обстоятельства, даже такие, как эти, где действительность и без того была поистине прискорбна.

Все же мне не хочется судить царицу чересчур строго: какой женщине было бы под силу выдержать такую жизнь, будучи царицей и самой прекрасной женщиной из всех живущих, обладающей умом и душой и окруженной всеобщим поклонением; кто выдержал бы жизнь с безумным сновидцем-мужем, заставлявшим ее, подобно корове, вынашивать каждый год детей, и притом одних дочерей, а в постели неизменно рассуждавшим об Атоне! К тому же когда глаза Нефертити открылись и нежность в ее сердце сменилась ожесточением, она, как умная женщина, не могла не заметить, что фараон Эхнатон сеет вокруг себя разрушение и, сам того не подозревая, расшатывает свой трон себе на гибель. Поэтому вполне возможно, что вольность ее поведения и жажда мужчин, суть следствия не поздно проснувшейся женской страсти, а хладнокровно и заблаговременно произведенного расчета – завоевать, перетянуть на свою сторону преданных фараону людей и египетскую знать способом, наиболее ей доступным, имеющимся в распоряжении у всякой красивой женщины. Впрочем, это только мои домыслы, и на самом деле все могло быть иначе.

Но, как бы то ни было, фараон Эхнатон замкнулся в своем одиночестве, и пищей ему стал хлеб бедняка, а питьем – нильская вода, ибо он желал очистить свое тело для обретения прежней просветленности и полагал, что вино и мясо помрачают его видение.

Из внешнего мира в Ахетатон более не поступало радостных вестей. Азиру потоком слал фараону из Сирии глиняные таблички с нескончаемыми жалобами. Его люди хотят возвратиться в свои дома, писал он, чтобы пасти овечьи стада, ухаживать за скотом, возделывать землю и развлекаться со своими женами, ибо они мирные люди, любящие одну только мирную жизнь. Но из Синайской пустыни на их землю беспрерывно вторгаются разбойничьи шайки, пренебрегая священными границами, обозначенными порубежнымими камнями, и разоряют Сирию, причем вооружены разбойники египетским оружием, их действиями руководят египетские военачальники и набеги они совершают на египетских боевых колесницах; все это представляет для Сирии непреходящую угрозу и Азиру никак не может распустить своих людей по домам. Также начальник гарнизона Газы ведет себя самым непозволительным образом, противно духу и букве мирного соглашения, закрывая ворота города перед мирными купцами и караванами, впуская торговать только тех, кого отбирает сам, по своему злобному усмотрению. Азиру еще много на что жаловался, его жалобным писаниям не было конца, и другой на его месте, по его уверениям, давно потерял бы терпение, но не он, он долготерпелив, ибо больше всего на свете любит мир. Однако если подобным делам не будет положен предел, то за последствия он не ручается.

Вавилон был оскорблен египетским соперничеством на поприще хлебной торговли в Сирии, а царь Буррабуриаш выказывал недовольство фараоновыми дарами, присланными в качестве приданого, полагая их недостаточными и посылая длинные перечни наискромнейших требований, удовлетворение которых поможет фараону сохранить дружбу Буррабуриаша. Постоянно пребывающий в Ахетатоне вавилонский посол пожимал плечами, разводил руками и даже рвал на себе бороду, говоря:

– Мой господин как лев, который неспокоен в своем логове и принюхивается к ветру – что тот несет. Он возлагает все свои надежды на Египет, но если Египет так беден, что не может прислать достаточно золота, чтобы господин нанял крепких ратников из варварских стран для своего войска и построил нужные ему боевые колесницы, – тогда я не знаю, что может случиться. С сильным и богатым Египтом мой господин всегда рад дружить, и такой союз будет залогом мира на всей земле, ибо Египет и Вавилония пребогаты и не нуждаются в войнах, напротив, они заинтересованы в сохранении прежнего порядка ради своего богатства. Но дружба со слабым и бедным Египтом теряет цену в глазах моего господина и делается ему скорее в тягость. Могу сказать, что господин мой испытал великую скорбь и изумление при виде Египта, отступившегося от Сирии из-за своей слабости. Всяк сам себе лучший друг, и Вавилонии следует заботиться о Вавилонии. И хоть сам я сердечно люблю Египет и желаю ему всяческих благ, для меня интерес моей страны важнее, чем интерес Египта, и я не удивлюсь, если мне скоро придется собираться в дорогу и возвращаться в Вавилон – как ни огорчительно это будет для меня!

Так я говорил, и ни один здравомыслящий человек не мог ничего возразить против его разумных доводов. А тем временем царь Буррабуриаш перестал слать в Ахетатон игрушки и разноцветные яички для своей трехлетней супруги, хоть та и была дочерью фараона и в жилах ее текла священная кровь.

Зато в Ахетатон прибыло хеттское посольство, в котором были и весьма прославленные высшие военачальники. Свое прибытие они объясняли желанием укрепить давние дружеские связи между Египтом и царством Хатти, а также стремлением познакомиться с обычаями Египта, о привлекательности которых они много наслышаны, и с египетским войском, устройство и вооружение которого несомненно содержит много интересного и поучительного для них. Их манеры были отменны и исполнены благожелательности, и они привезли с собой щедрые подношения всей высшей придворной знати. Юному Туту, супругу Анхсенатон и зятю фараона, они, между прочим, подарили нож из синеватого металла, который был острее и прочнее любых других ножей, так что мальчик был совершенно счастлив и не знал, как услужить им. В Ахетатоне только у меня одного был такой нож, подаренный мне в свое время хеттским начальником гаванского гарнизона, которого я вылечил, о чем я уже рассказывал, и я посоветовал Туту оправить его нож в золото и серебро на сирийский манер, как я сделал со своим в Смирне. Таким образом, получилось сверкающее драгоценное оружие, Тут был от него в восторге и сказал, что велит положить его вместе с собой в гробницу. Он был нежным и болезненным мальчиком и слишком часто для своих лет думал о смерти.

210